| Часть 5 |
| Часть 6 |
|
За этот день Этьену не раз довелось выслушать историю Жана д`Эр, которого уж который год считали павшим в боях. Действительно, был ранен, и тяжело, думали - не выживет. Выжил, с несколькими товарищами - тоже младшими сыновьями сеньоров - набрал боевую группу среди отчаянных безземельных бродяг-рутьеров и с ней двинулся прочь от основного войска. Спустя месяцы захватил замок и засел в нем, отправив экспедицию за молодой женой. Экспедицию, видно, вырезали в длинной дороге по воюющим землям, но путь туда-обратно был весьма длинен, и потому Жан долго не беспокоился. Когда его самого атаковали и после многомесячной, для обеих сторон изматывающей осады предложили оставить замок в обмен на солидный выкуп, он согласился на эти условия и решил вернуться на родину, благо и там можно было фьеф если не захватить, так купить.
Инквизитор видел их рядом, видел, с каким вожделением и гордостью Жан любовался молодой супругой, явно расцветшей за годы своего "вдовства". Когда Жан притянул ее к себе за талию, Рене панически оглянулась на Этьена - тот развернулся и пошел прочь, к себе. А в вечерней комнате уже разложила свои пыточные инструменты ревность. Он представлял, как вот сейчас, в этот самый момент, Рене отдается своему супругу, слышал почти наяву их сладострастные стоны, видел будто рядом с собой, как в свете свечей движется навстречу загорелому изрубцованному телу Жана в едином с ним ритме стройное тело Рене цвета тающего снега, на который бросает блики закат. Его женщина сейчас дарит себя другому, и этот другой имеет на нее больше прав, чем он... "Не пожелай жены ближнего своего", всплыло у него в голове, и он хрипло захохотал. Смех дико заметался от стены к стене, не находя выхода; инквизитор со всей силы шарахнул кулаком по стене, бросил взгляд на пустое ложе и вышел вон. Почти вбежав в первый попавшийся трактир, он ткнул пальцем в одну из девок: - Пойдем, где тут у вас... помещения... Девка испуганно смотрела на него, стоя рядом с охапкой соломы, служившей здесь любовным ложем. - Ложись, - бросил инквизитор, Девка торопливо легла на солому, подняв грязные юбки, развела ноги и зажмурилась. Инквизитор не почувствовал ничего, кроме отвращения. - Встань и оденься, блудница! - с этими словами он швырнул ей монету и вышел, чтобы бессмысленно рыскать по ночному городу потерявшим голову хищником, не замечая, как шарахаются от него далеко не всегда добрые ночные гуляки, а к рассвету, так и не найдя покоя, вернуться узкой башней в свою комнату, как в логово. Наутро Рене пришла в библиотеку, под глазами запали круги. Бросившись ему на шею, прошептала: - Давай убежим, любимый... - Что вы такое говорите, сеньора, - процедил инквизитор, держа руки за спиной и не склоняясь к ней. - Я думала, что смогу смириться и отбросить все что было у нас, но не могу! К себе его не пустила - сказала, у меня женское. А сама всю ночь думала, думала... Давай убежим, мало ли сегодня странствует чужих мужей с чужими женами, до поисков ли в теперешней смуте, - она с отчаяньем и надеждой заглядывала в его глаза. - Рене, ну куда нам с тобой бежать?! От себя-то не убежишь, солнце, - он не выдержал и стиснул ее в объятиях так, что она тихо ахнула. - А на что нам от себя бежать? Мы от других бежим! Я прихвачу с собой свое наследство, у тебя тоже наверняка что-нибудь скоплено... Замка, конечно, на это не отстроим, но как-нибудь проживем. Ну, хочешь, в крестовый поход в Палестину... Он с грустным смехом приложил палец к ее губам. - Во-первых, все, чем я распоряжаюсь, принадлежит ордену. А во-вторых - что ты говоришь, солнце, сама-то подумай... Какой тебе крестовый поход?! Ну ладно я, но ты-то?! Не женское это дело - странствовать с ордой диких мужчин, которые едут убивать... - А не слыхал ты разве про Эльвиру Арагонскую, жену Раймунда Сен-Жилльского, которая в крестовом походе была наравне с мужчинами? - Слыхал я про это, как и про то, что Эльвира Арагонская была равна мужчинам и по росту, и по стати! Тебя она шире была, наверное, раза в два, а то и в три! И, рассказывали, с детства имела тягу к оружию, а в седле целые дни проводила. А ты что же? Тебя ущипни, синяк останется. Ну, согласен, в седле ты хорошо держишься, но надолго ли хватит тебя? Дня четыре, а потом ни сидеть, ни ходить не сможешь, и что ж тебя, к шлюхам в обоз?! - А хоть бы и так, лишь бы с тобой рядом, - отчаянно прошептала Рене. - Да пойми же, солнце, это дело всей моей жизни - наказывать тех, кто отступился от Господа нашего. Я живу ради этого, понимаешь?! Сам по себе я ничто, я - лишь карающая десница Господня, Пес Господень, еще в этом мире помогающий отделить овец от волков. Мир и благоразумие в этой провинции держатся на мне... Ты говоришь, бежать; а ты подумала, сколько ведьм и еретиков смогут сотворить здесь свои темные дела, пока пришлют нового инквизитора и он не войдет в курс дела? Нет, я не могу... - Не так уж и много; здесь достаточно найдется людей, которые захотят взять все в свои руки и даже справятся с этим! - "Достаточно людей"... Посмотри на них - как много служителей церкви сегодня погрязают в грехах, и их счастье, что сейчас мы занимаемся теми, кто губит чужие души, а не только свои собственные! Помнишь, что творилось здесь до моего приезда? И по-твоему, они достаточно чисты перед Богом, чтобы взять на себя такую ответственность?! У них же кошелек вместо сердца! Едва лишь они поймут, что Пес Господень уж не присматривает за паствой и за самими пастырями, они не упустят случая сами основательно остричь агнцев, тем потакая волкам и позоря звание служителей Божьих. Нет, это мое дело, и я его не могу доверить никому из тех, кого знаю здесь. - Вот как... А я, значит, не являюсь твоим делом, и из меня и твоего дела ты выбираешь дело... Ну что ж, - она оттолкнулась от его груди обеими руками. Инквизитор прижал Рене посильнее, чтобы она не вырвалась, и тихо спросил: - Милая... А твой супруг, он, случайно, не привез ли из своих странствий еще и еретических книг или рукописей?.. Глаза ее расширились, лицо залил румянец, и Рене прошипела: - И думать не смей, слышишь! Не будет его крови ни на моих руках, ни на твоих! А если ты один решишься взять на себя его кровь, меня все равно не получишь, так и знай! Так что лучше уж не греши понапрасну. Хочешь быть перед Господом чище чистого - оставь в покое чужую жену и занимайся своим делом, ни злобы, ни любви не ведая. Разомкнув свои объятья, инквизитор бесстрастно сказал: - Так я и сделаю. Передавайте мои наилучшие пожелания своему супругу, доблестному Жану д`Эр. Назавтра я публично разрешу вас от эпитимии, учитывая заслуги ваши и вашего супруга. - Ты... вы... так это - все?! - пролепетала она. - Прощайте, сеньора, - сказал инквизитор, глядя поверх ее головы и отчаянно желая прикоснуться напоследок губами к ее мягким шелковистым волосам цвета палой листвы. Она развернулась, как обычно взметнув вокруг себя воздух и наполнив его движением, и почти побежала прочь. Как только стихли ее шаги, тишина пощечиной хлестнула инквизитора. ...Боль мало-помалу разгоралась в голове, застилая глаза дымовой завесой и наполняя все вокруг неясным монотонным гулом. Скрипнув зубами, он попытался сосредоточиться на своих мыслях, но гул заглушал их, все терялось в дыму. Он уронил голову на руки, мучительно собирая воедино обрывки: "Катары... и по делам их узнаете их... выходят невредимыми из горящих хижин? а как насчет костров?.." Гул в голове сменился многоголосыми истошными женскими воплями, потом неожиданно перешел в близкое шипение и потрескивание костра. И это неровное потрескивание, не прерываемое ничем, было хуже воплей. Боль то металась в голове, как языки пламени, то горела ровно и сильно, то немного притухала, чтобы через несколько мгновений коварно вспыхнуть вновь. Он последним осознанным усилием бросил свое тело к кровати, рухнул лицом в подушку. С каждым месяцем все хуже и чаще... Вскоре осталось лишь одно желание - почувствовать на своей голове мягкие, нежные женские руки, которые уносят боль и дарят сладостное забытье; руки той единственной... Рене, Рене... Инквизитор застонал сквозь сжатые зубы; треск рвущихся под его судорожно сцепившимися пальцами простыней был неслышен за треском в его голове, что становился все громче и громче, пока все вокруг не потонуло в реве разошедшегося огня... ...Инквизитор с трудом открыл глаза и облизнул искусанные, запекшиеся губы. Все вокруг было словно покрыто пеплом, вспыхивали и тут же гасли последние угольки боли. На душе было темно и пусто, а через окно понемногу проникал серый рассвет. О, руки Рене - одна на лбу, другая на затылке, как они могли успокаивать и ласкать... На те без малого два года, что они были вместе, он почти забыл, что такое боль - Рене угадывала приближение приступа уже по тому, как он морщился, и своими чудесными руками вытягивала из него рождающуюся боль, осыпая голову нежными поцелуями. А потом, когда вернулся ее супруг... ...Приступ близился и набирал силу, боль как будто ухмылялась, дразня его - ну что, где она, эта Рене? Теперь она уж не отберет тебя у меня! И когда в голове его женские вопли на фоне гула толпы и треска костра слились в какую-то страшную музыку, он обнаружил, что кричит ее имя; попытался заставить себя замолчать, но на новом сполохе забыл об этих попытках... И вдруг показалось, что он ощущает ее руку на лбу; вот другая рука приподняла его голову и привычно, уверенно легла на затылок. Стали затихать вопли, как будто свежим ветром развеяло дым и гарь, огонь пока еще сопротивлялся, но со злобным треском и он стал умолкать. Инквизитор простонал: - Рене? - Тсс, - ответила она. Инквизитор улыбнулся и перед тем, как уйти в от всего избавляющий глухой сон, спросил: - Почему ты здесь? - Я поняла, что тебе плохо, и просто пришла. Спи, любимый... Проснувшись среди ночи, еще не окончательно отойдя от приступа, он сразу почувствовал ее рядом - повернулся и встретил внимательный взгляд. Что ж ты осталась здесь ночью, подумал он, теперь ведь муж... Но вслух ничего не сказал - подмял под себя, быстро и неласково овладел и откатился в сторону, чтобы снова заснуть. Что-то с Рене не так, мелькнула мысль. Но тут же ее затмило понимание, что теперь все не так, и мягким тяжелым зверем навалился сон. А тишина в изголовье все ждала, что будет дальше - ждала вместе с ней... - Что ж, и вот так - всю жизнь? Из одной постели в другую?.. - спросила она. Он закрыл глаза, чтобы не видеть ее требовательного лица. - Вот так, всю жизнь, я буду урывать время, чтобы принести тебе немного своей любви... немного своего тела... то, что останется после того, как супруг попользуется?.. Скулы его отвердели, он открыл глаза и посмотрел на Рене. Точно такая, как он думал. Злая и ожидающая, суженные глаза иглами вонзаются в душу... Что я могу дать тебе? Почему ты хочешь от меня чего-то?! - Видно, инквизитор сам не способен на решительные поступки, он может только бороться с женщинами - велеть, чтобы их пытали и сжигали на кострах. Мужские дела - это не по его части... Все, что он может - это овладевать иногда женой настоящего мужчины, ночью, тайком, как вор - чтобы хоть так приобщиться к жизни мужчин! Он молчал, чувствуя себя слишком усталым даже для того, чтобы ударить ее. Минута... другая... глаза Рене из злых стали испуганными. Она прошептала: - Ты не хочешь ничего сделать для нас? для нашей любви? - Я не могу, как ты не понимаешь! Подожди, дай мне время, я подумаю... - И сколько? Полгода? Год? Как долго мне ждать, пока ты соберешься как-нибудь защитить свою женщину?! Как долго мне нужно будет отдаваться другому?! - Я не знаю... просто подожди... - Подождать?! Ну нет уж! Я или твоя, или не твоя. Если твоя, решай сейчас, как нам быть дальше. Он снова закрыл глаза, снова потекло время, и каждый долгий миг он желал одновременно, чтобы ее никогда не было на свете и чтобы она всегда была с ним... Господи, за какие грехи ты послал мне эту женщину с ее телом, которым нельзя насытиться, и ее языком, который режет больнее ножей; зачем сейчас она смотрит на меня так, что я чувствую ее взгляд как клинок в ране, когда обычно глаза ее ласкают нежнее прикосновений ангельских крыльев? Рене, словно услышав его мысли, мягко прошептала: - Давай уйдем отсюда, любимый, и вместе добудем свое счастье. Разве не знаю я, как неловко тебе носить одежду без герба, на который ты имеешь полное право по рождению... Мне ведомо, как владеешь ты оружием - лучше того, кто зовется моим мужем. Не он мой супруг перед Богом, но ты; стань же им и перед людьми. Сладким медом струился ее голосок, отравленным сладким медом. - На твоем фамильном мече выбит девиз твоего рода. Неужто погаснет он вместе с тобой, любимый? Как можешь ты обмануть надежды своих предков? Того ли желал твой отец? А вот тут она промахнулась, напрягшись подумал инквизитор. Мой отец сделал меня сиротой, позволив себе увлечься ведьмой. Забыл обо всем, отринув и свой род, и свою честь, и своего Бога. Как и эта сейчас искушает меня, чтобы променял весь смысл моей жизни - быть десницей Господней - на грех прелюбодеяния. Нет, не повторю я его ошибки. "Губы чужой жены источают мед, а речи ее мягче елея", прозвучал в голове голос воспитавшего его капеллана. Инквизитор встал и оделся, слушая все тот же голос, неторопливо читающий из Библии: "Но в конце она будет горше полыни и острее обоюдоострого меча…". Стал спускаться по лестнице. "А ноги ее нисходят к смерти", закончил голос. И инквизитор выкликнул стражу. При его возвращении Рене резко села на постели, недоуменно хмурясь и кутаясь в одеяло. Вбежавшие стражники, стрельнув глазами в ее сторону и слегка покраснев, тут же переводили взгляды на инквизитора, всеми силами делая вид, что не видят ничего необычного. - Эта женщина - ведьма, - сказал инквизитор. - Она явилась ко мне ночью с целью подвергнуть меня дьявольскому искушению и забралась нагою в мою постель, чему все вы свидетели. Уведите ее отсюда в камеру... Одиночная, и никого к ней не впускать - ее ждет костер. Рене закусила губу. - Дайте мне одеться, - глухо сказала она двинувшимся к ней стражникам. Инквизитор кивком подтвердил просьбу, отвернувшись, чтобы не видеть, как скользят по ее телу жадные взгляды. Из шелеста одежды за его спиной прорезалось: - Отлично, любовь моя. Вот уже и не надо ничего решать... И верно - нет меня, нет и трудностей... - Молчи, ведьма, иначе я прикажу заткнуть тебе рот, а возможно и отрезать язык. Больше никто не сказал ни слова. Он слышал, как возникла заминка, понял, что |
